Полвека назад были арестованы писатели Юлий Даниэль и Андрей Синявский. Это был первый после марта 1953 года арест писателей только за их творчество, а не за выражение общественной позиции. Писателей обвинили в антисоветской клевете на - воображаемую (!!!) - действительность, а также в нецензуированной и несанционированной публикации книг на Западе. Стоит напомнить, что за семь лет до этого, несмотря на всю пропагандистскую истерию, включающую даже комсомольское пикетирование дома в Лаврушенском переулке, приблизительно за схожее Борису Пастернаку грозили лишь лишением гражданства и высылкой за границу, но и тут ограничились исключением из Союза писателей. Поэтому такая жестокость власти шокировала интеллигенцию. Ведь прошел уже год брежневско-косыгинских, как тогда любили говорить, "научно-обоснованных реформ", подзабылись дикие хрущевские "волюнтаристские" разносы художников, поэтов и писателей.
Арест писателей за клевету на собственный художественный вымысел поражал также, как сейчас поразило обвинение "Мемориала" в попытке свергнуть путинский режим - "всего лишь" критикой политики в отношении Украины и нескольких судебных решений.
Арест Синявского и Даниэля, после первого шока, поднял волну либерально-интеллигентской солидарности, началась новая подписантская кампания. После того, как аналогичная кампания против реабилитации сталинизма весной 1965 года сорвала предполагаемое возвращение гроба Сталина в мавзолей, интеллигенция чувствовала свою силу.
Кампания солидарности с Синявским и Даниэлем стала детонатором мощной идейной войны советско-либеральной интеллигенции с интеллектуалами-сталинистами и властью одновременно, войны, которая шла до осени 1986 года и завершилась демонстративным переходом власти на сторону антисталинистов.
Это была первая открытая идейная борьба с властью, начиная с двадцатых годов (та кончилась расстрелами, оправкой в СЛОН, Соловецкий лагерь особого назначения, и высылками 1922 года — "пароходами философов"). Ведь во время оттепели 1954-62 годов власти старались быть над схваткой в идейных битвах сталинистов и антисталинистов.
А 5 декабря 1965 года у памятника Пушкина в центре Москвы состоялась первая за многие годы (совсем точно, с демонстрации студентов-троцкистов 7 ноября 1927 года и проводов Троцкого на Казанском вокзале в казахстанскую ссылку в январе 1928 года) оппозиционная интеллигентская демонстрация.
С этого момента началось русское правозащитное движение. Тогда же и выкристализовались основные его лозунги: "требуем гласного суда" и "соблюдайте вашу конституцию". Причем, сначала доминировал первый: интеллигенты почему-то считали, что власти постесняются публично судить писателей за "искажение" вымышленной реальности. Когда в марте следующего, 1966 года, после вынесения приговоров, эта иллюзия отпала, на первый план вышла конституционная парадигма.
Это было поразительно: ни одному диссиденту в Украине, республиках Балтии или Закавказья не могло и придти в голову защищать "букву" сталинской конституции, увековечивающей советы, коммунизм, однопартийность и империю. Тем более не пришло бы в голову защищать конституции "народных демократий" правозащитникам Восточной и Центральной Европы или Кубы.
Но именно тогда была сформирована матрица русской правозащиты, и до сих пор либеральные правозащитники и идеологи нынешней либеральной фронды требуют от Путина, Чайки и Бастрыкина соблюдения "действующей конституции".
Послесловие
Вообще-то в конфликте с "Мемориалом" Минюст частично прав, а частично безбожно польстил правозащитникам.
Что является главной тайной криптодиктатур? То, что они диктатуры! Ленину, Троцкому, Зиновьеву, Бухарину. Сталину, Хрущеву упреки в отступлении от норм многопартийной демократии и юстиции западного типа были не страшны - у нас диктатура пролетариата и демократический централизм, и заткнитесь! В середине семидесятых советская пропаганда уже юлила - мол, социальные права куда важнее политических... Но запала хватило ненадолго. Говоривший, что вторжение в Венгрию, Чехословакию и Афганистан - это агрессии, а вовсе не "братская помощь", советский режим - тоталитарная диктатура, очень похожая на фашизм, а диссиденты - герои, а не отщепенцы, - советский строй не просто подрывал, он его делегитимизировал, он давал моральный стяг для противников СССР на Западе. И жизнь показала, что такая делегитимизация режима немунуемо ведет его к самоубийственному выбору между завершением фашизации и попыткой встать на скользкую дорожку демократических реформ.
То, что констатировал "Мемориал" и другие либеральные правозащитники, делегитимизирует путинизм, а следовательно, ведет к его краху. И режим защищается, причем довольно вяло, если учесть смертельный уровень угрозы для его сущестования, исходящей от такого либерального диссиденства.
Но ведь, с другой-то стороны, имея дело с агрессивной полицейской корумпированной деспотией имперского типа, каждый уважающий себя сторонник демократии и приоритета прав человека должен с такой деспотией бороться, желать ее (ненасильственного) падения, стремиться к мирному обновлению власти... Так что выводы комиссии Минюста - это не клевета, а моральное долженствование для правозащитников.
Приложение
Евгений Ихлов
Блистательные изобретатели велосипедов
Опубликовано в журнале "Знамя" 2004, №4
В 2002 году журнал “Звезда” вернул читателю из недавнего прошлого еще один ценный памятник духовной и интеллектуальной жизни — под редакцией Анатолия Вершика переиздан самиздатовский сборник “СУММА”. Он выходил в период начала самой лютой политической стужи послесталинских времен с 1979 по 1982 год. По историческому значению “Сумму” можно сравнить только с гипотетической попыткой средневековых мыслителей сохранить выдержки из трудов “еретических” и “языческих” философов в разгар деятельности инквизиции.
Всего вышло восемь номеров, из них два — сдвоенных. Сборник представлял собой реферативный журнал самиздата. Это означает, что его авторы — математики Нина и Сергей Масловы совершили настоящий подвиг. Через их руки прошло огромное количество литературы, за одно знакомство с которой можно было получить срок. Сейчас, когда российское общество давится комом полупереваренной свободы, трудно оценить весь масштаб героизма составителей “СУММЫ”. Они действовали в стране, где не только не было никаких гражданских прав, но само употребление этого словосочетания было неслыханной крамолой. С 1978 года на страну все быстрее опускалась чугунная крышка режима Комитета госбезопасности. Почти все активные инакомыслящие были либо арестованы, либо вытолкнуты в эмиграцию. Даже за кухонную критику существующего порядка людей ждали самые серьезные неприятности. Изучение иврита каралось как госизмена, а крещение детей и чтение Библии — как враждебная вылазка. Интеллигенция еще не знала, что через 7—8 лет придет сладкая и дурманящая гласность, и куда более вероятной воспринималась перспектива прихода к власти неосталинистских сил.
С другой стороны, накануне нового “ледникового периода”, в начале и середине семидесятых, интеллектуальная полемика в России разгорелась необычайно ярко. Все основные доктрины, которые соревнуются сегодня на отечественной общественно-политической сцене, вся их палитра — правые и левые, либералы, поборники доброго социализма, православные сталинисты, сепаратисты, великодержавники и прочее — родом из того периода. В этом смысле “развод” власти и интеллигенции, который наступил после августа 1968-го (шестьдесят проклятого, когда танки “социалистических империалистов” раздавили Пражскую весну), был необычайно плодотворен для творческой мысли. Власть, разлученная с интеллигенцией, постепенно впадала в унылый технократизм, с отчетливым черносотенным душком. Зато интеллигенция (достойная этого имени) прекратила страдать бредовыми идеями шальных шестидесятых насчет возвращения “к ленинской чистоте” и вступления в КПСС для “пополнения честными людьми Партии” (именно так, с прописной буквы, поскольку партия власти воспринималась сакрально).
В “штурмовые семидесятые” будущее России воспринималось либо оптимистически, либо трагически, но и те, кто ждал смены коммунизма русским фашизмом, и те, кто пытался узреть в грядущем “постепенные либеральные перемены”, не видели перспективы в реальном зрелом социализме. Интеллигенция пыталась выстроить идеологию нового, посткоммунистического будущего. Демократы-диссиденты конца семидесятых, в отличие от демократов-популистов конца восьмидесятых, которые совращали советское общество либерализмом, суля неслыханные блага от рынка и многопартийности, вели себя значительно ответственней. Для них демократия (в границах рынка и многопартийности) — это горькое снадобье от тяжкой, почти смертельной болезни имперского тоталитаризма, которой страдала Россия. Однако тогдашние либералы понимали, что рынок и демократия — единственный способ избежать общего коллапса.
Важно, что в семидесятые полемика в диссидентской среде еще велась достаточно уважительно, несмотря на широкий идейный спектр участников. “СУММА” — это поразительный пример непрерывных и живых общенациональных дискуссий. Пусть в них участвовало каждый раз лишь несколько мыслителей и несколько тысяч читателей, передававших из рук в руки пачки слепых машинописных копий, а затем считаные экземпляры контрабандных эмигрантских изданий. Обсуждались важнейшие проблемы общественного переустройства и историософских подходов.
К сожалению, тоталитарный изоляционизм советского общества сыграл злую шутку с участниками споров — они оживленно обсуждали проблемы, давно решенные европейской мыслью: нужны ли многопартийная система в основе демократии и рынок — в основе экономики; нужна ли плюралистическая демократия вообще или лучше православная теократия. А талантливые, широко образованные и эрудированные авторы многочисленных самиздатовских трактатов поневоле были вынуждены “изобретать велосипеды”, на которых уже многие десятилетия “раскатывали” народы по ту сторону железного занавеса. В интеллектуальную обойму России по существу вводились доктрины, рожденные чуть ли не в эпоху Вольтера и Монтескье: необходимость критического подхода в общественных науках, секулярный характер государства, разделение властей, равенство перед законом, естественность рыночных отношений для хозяйственной жизни. Больше всего это напоминало трогательные и самоотверженные усилия раннесредневековых “возродителей” собирать и обобщать перед лицом темных веков остатки античных трактатов. С другой стороны, не было бы оттоновского и каролингского ренессансов (столь наивных, если взглянуть на них глазами римских философов и писателей IV—V веков) — не было бы и Высокого Просвещения и по европейским чащобам по сей день разгуливали бы сплошные конаны-варвары, пусть и преисполненные христианских добродетелей. Так и у нас — наивная полемика публицистов сахаровского (либерально-западнического) и солженицынского (либерально-почвеннического) направлений готовила общество к восприятию политических программ революционных девяностых.
Конструктивные предложения диссидентов в отношении преобразования общества носили бесконечно умеренный характер. Только косность и паранойя обитателей Кремля помешали интегрировать большую часть тогдашних диссидентов в систему. Возник порочный замкнутый круг: власть сажает или, по-иному, прессует за самую невинную активность — диссиденты обличают репрессивный характер власти, роняя ее престиж, — обозленные органы лютуют еще больше. К моменту, когда заместитель Андропова торжественно доложил об искоренении диссидентства, симпатии большинства интеллигентов были на их стороне. Если судить по сборнику “СУММА”, то, за исключением таких радикальных флангов как возрождение православной монархии или возвращение к “героической эпохе” ранних большевиков, основная часть диссидентов требовала даже меньше, чем советское общество получило к осени 1988 года. А именно: отмену (или очень серьезное смягчение) идеологической цензуры, амнистию политзаключенным, облегчение выезда, легализацию церкви и кооперативного мельчайшего бизнеса, возможность свободного создания неофициальных экспертных сообществ для обсуждения основных проблем страны, доступ к высоким кабинетам и даже, если очень повезет, к партийным (капээсесным) СМИ для обнародования результатов таких обсуждений.
Большинство авторов буквально панически боялось того, что произошло в действительности: массового антикоммунистического движения, формирования многопартийного парламентаризма, раздела СССР по административным границам, свободного рынка и широкой приватизации. Спекуляция, взяточничество и черный рынок — основные упреки существующей системе. Надо сказать честно: подавляющее большинство российских диссидентов были убежденнейшими социалистами. К капитализму они испытывали брезгливость. Больше всего было упований на постепенную эволюцию власти под воздействием доводов ученых. Только 1 (прописью — один) автор — Виктор Сокирко, писавший под псевдонимом “К[оммунист]. Буржуадемов”, отстаивал тезис, который стал самоочевиден в наши дни: именно спонтанное развитие рыночных отношений (естественно, нелегальных в условиях антикапиталистического тоталитаризма), теневой пракапитализм были главным средством разрыхления номенклатуры, ее адаптации к эпохе реформ, готовности принять демократию (при условии хороших стартовых позиций).
Логика рыночного плюрализма естественно приводит к идеологическому и политическому плюрализму. Борьба за потребителя куда более надежный путь к демократии, чем вольные дискуссии профессоров о судьбе России. Но оставим иронию: главный тезис и правых, и левых, и умеренных — необходимость покаяния и нравственного перерождения самодовольных героических совков. Если бы не этот пафос, буквально пропитывающий большинство самиздатовских работ, если бы оппозиционная публицистика сосредоточилась на политических технологиях перехода к рынку и устранения КПСС от власти, то, скорее всего, Россия повторила бы судьбу Югославии. В конце концов, именно стремление российской интеллигенции освободиться от грязи шовинизма и имперского гнета, гораздо более сильное, чем отвращение к грязи торгашества, обеспечило российской демократической революции 1990—1991 годов гораздо более мирный характер, чем национально-демократическим революциям в других частях СССР. Национальная (сепаратистская) интеллигенция не мучилась стыдом за свое соучастие в угнетении: вина была традиционно закреплена за российско-русским империализмом и местными “манкуртами” — ассимилированными интеллигентами и чиновниками. Поэтому массовые движения в “национальных” республиках привели к значительно более жестким вариантам, чем в России. За одну эту прививку от шовинизма и инквизиторского выявления “ведьм” российской демократической интеллигенции простится много иных грехов.
Словом, читайте сборник “СУММА” — это лучший способ понять современную российскую интеллигенцию в ее лучшую пору.
! Орфография и стилистика автора сохранены
