У немцев и у русских есть одно страшное сходство.
Для них, само собой разумеется, что государство превыше всего.
Поэтому, если они когда-нибудь столкнутся, а они столкнутся,
их бросит друг на друга это неистовое служение государству, –
будет такая война, какой свет не видывал.
Запись в дневнике молодого русского агронома во время его пребывания в Германии в конце XIX века
В выходящей в Германии русской газете в статье о причинах Первой мировой войны было сказано так: "В школьных учебниках по истории говорилось о переделе мира, завоевании колоний, борьбе за сырье и рынки сбыта... Но нет. Первая мировая началась не из-за этого. Все дело в амбициях, психологии, пресловутых национальных интересах и прочих эфемерных вещах подобного рода". Как будто "пресловутые национальные интересы" не могут включать в себя "передел мира" и все остальное, о чем говорилось не только в школьных учебниках...
Но и Александр Солженицын в своей книге "Двести лет вместе" высказывает такое мнение: "Самым неосмысленным безумием XX века была, несомненно, Первая Мировая война. Безо всякой ясной причины и цели три великие европейские державы — Германия, Россия и Австро-Венгрия — столкнулись насмерть, чтобы двум уже не выздороветь в этом веке, а третьей — рассыпаться. Два партнера России, по видимости выигравшие, продержались еще четверть века — чтобы затем потерять свою превосходящую силу уже навсегда".
Действительно ли война эта для главных ее участников была чем-то "неосмысленным", и вспыхнула она вдруг, "безо всякой ясной причины и цели", никто ее не чаял и к ней не готовился?
Нечаянная война?
Да нет, конечно, к ней готовились, и, более того, ее желали, и не только "молодая хищница", менее чем за полвека до того объединившаяся Германия. Иначе трудно объяснить, зачем в 1882 году Германия, Австро-Венгрия и Италия объединились в Тройственный союз (Италия, правда, в ходе уже самой войны сочла за благо перебежать на другую сторону, но ее место в союзе заняла Турция), а Франция, Англия и Россия в 1904-1907 годах в противовес этому союзу создали блок, названный Антантой. У Франции, например, был вполне "законный" мотив к войне: взять реванш за поражение, нанесенное ей в 1870-71 годах Германией, отторгнувшей у нее Эльзас и Лотарингию.
Но, может быть, большими пацифистами в то время были немцы? Вадим Кожинов в книге "Россия. Век ХХ" приводит, со ссылкой на современного немецкого историка Р. Рюрупа, цитату из составленного в мае 1941 года "секретного документа", в котором нападение на СССР определено как "старая борьба германцев... защита европейской культуры от московито-азиатского потока". Историк пишет, что в этом документе запечатлелись "образы врага, глубоко укоренившиеся в германских истории и обществе". Не вызывает сомнения, что эти "глубоко укоренившиеся образы" делали свое пагубное дело и в период, предшествовавший Первой мировой войне.
А как же Россия, которую к тому времени никак нельзя было отнести к "молодым хищникам" и которой вроде бы нечего было отвоевывать в Европе? Отвоевывать было нечего, а вот завоевать кое-что очень даже хотелось. Русское славянофильство с момента его зарождения в 30-х — 40-х годах XIX века бредило Константинополем-Царьградом и "проливами" (Босфор и Дарданеллы). Но Константинополь-Царьград — это столица Турции Стамбул, и проливы — тоже в ее владениях. Значит, надо завоевать. А еще в XIX веке популярность приобрела идея панславизма, то есть объединения в той или иной форме славянских народов. Русские славянофилы понимали это однозначно: конечно, под скипетром русского царя. Но многие из славянских земель входили во владения не только Оттоманской, но и Австро-Венгерской империй...
Славянофил второго поколения Николай Данилевский еще в 1863 году в книге "Россия и Европа" призывал: "По этнографическим условиям славяне должны составить федерацию; но федерация эта должна обнять все страны и народы — от Адриатического моря до Тихого океана, от Ледовитого океана до Архипелага. Сообразно этим же условиям, а также согласно с фактами истории и с политическим положением в непосредственном соседстве с могущественным и враждебным Романо-Германским миром — федерация эта должна быть самая тесная, под водительством и гегемониею цельного и единого Русского государства..."
А вот о путях достижения этой идиллии: "Главнейшая цель русской государственной политики, от которой она не должна никогда отказываться, заключается в освобождении славян от турецкого ига, в разрушении оттоманского могущества и самого Турецкого государства... Для всей этой будущности Австрия, в какой бы форме мы ее себе ни представляли, составляет, очевидно, препятствие, которое во что бы то ни стало, рано или поздно должно быть уничтожено".
Ему в "Дневнике писателя" в 1877 году вторит Федор Достоевский: "Сам собою после Петра обозначился и первый шаг нашей новой политики: этот первый шаг должен был состоять в единении всего славянства, так сказать, под крылом России... Само собою и для этой же цели, Константинополь — рано ли, поздно ли, должен быть наш..." Далее, отметив, что русский народ называет своего царя не иначе как "Царь Православный", он поясняет: "Назвав так царя своего, он как бы признал в наименовании этом и назначение его — назначение охранителя, единителя, а когда прогремит слово Божие, — и Освободителя Православия и всего Христианства, его исповедующего, от мусульманского варварства и западного еретичества", то есть от тех же Турции и католической Австрии.
Но Данилевский уже видел нового врага. В "России и Европе", изданной в 1863 году, он называл Пруссию ближайшим союзником России, считал этот союз "благословенным, потому что у обеих цель правая". Ну, конечно, русских с пруссаками объединяют исключительно правые, высокоморальные внешнеполитические цели (Пруссия в то время вела борьбу за гегемонию в немецких землях с той же ненавистной Данилевскому Австрией). Но менее чем через 8 лет, в январе 1871 года, в статье "Россия и Франко-германская война" он назовет пруссаков "учеными варварами", обвинит их в "сожжении целых селений с женщинами и детьми". И далее он напишет: "Ничто не может так цементировать здание возникшей Новогерманской Империи, так упрочить преобладание в ней прусского элемента, как именно война против России..." Но эта будущая война его нисколько не пугала, напротив: "Борьба с Немцами более чем что-либо на свете, послужит к отрезвлению нашего взгляда, к уяснению наших истинных народных интересов... Даже неудачная на первых порах война с Немцами (ибо в сущности мы все-таки гораздо сильнее их) принесла (бы) нам огромную пользу. Она заставила бы нас теснее соединить наши интересы с интересами западных и южных славян..."
Лет через 10 после публикации этой статьи, генерал Михаил Скобелев, герой Плевны и Шипки (в русско-турецкой войне 1877-1878 гг.), выступая перед сербскими (siс!!!) студентами Сорбонны, говорил: "Мы не хозяева в собственном доме. Чужеземец у нас везде. Мы игрушки его политики, жертвы интриги, рабы его силы. И если вы пожелаете узнать от меня, кто этот чужеземец, этот пролаз, этот интриган, этот столь опасный враг русских и славян, то я вам назову его. Это виновник Drang nach Osten, вы его знаете — это немец! Борьба между славянами и тевтонами неизбежна. Она даже близка".
Могут сказать: какое значение в развязывании Мировой войны могли иметь эти призывы Данилевского или Скобелева, ведь их от 1914 года отделяет чуть ли не полвека! Но в предисловии к современному изданию книги Данилевского приводится свидетельство Андрея Белого, оказавшегося в Швейцарии, когда началась Первая мировая. Он писал в Россию, что окружавшие его немцы говорили: "Вся Россия отравлена славянофилами и учением Данилевского". Славянофилы передали свой "зоологический патриотизм" (в котором их обвинял чех Томаш Массарик) своим наследникам-черносотенцам. Александр Янов, бывший российский, а ныне американский историк, писал в 1998 году в статье "Как убивали Россию", что период между 1908 и 1914 годами был отмечен в российском обществе очередным приступом "патриотической истерии". Этой истерией заразились даже политические антиподы черносотенцев — русские либералы. Глава кадетской партии Павел Милюков даже кличку получил "Милюков-Дарданеллы". И даже лидер меньшевиков Георгий Плеханов считал: "Отказаться от Дарданелл и Босфора — все равно, что жить с горлом, зажатым чужими руками".
И не забудем, выстрел сербского студента Гаврилы Принципа в Сараево стал стартовым в Первой мировой войне. В одной из статей, посвященных началу Первой мировой войны, говорится: "Честолюбивый король Сербии Петр I Карагеоргиевич и начальник армейской разведки полковник Драгутин Димитриевич вынашивали планы объединения всех южных славян и создания на Балканах нового славянского, союзного России королевства. Убийство австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда явилось хорошо продуманной акцией, в которой были задействованы семь сербских студентов, принесших клятву лично Димитриевичу. Генеральный штаб Австро-Венгрии отлично понял смысл этого послания и нанес карающий удар". Одним из семи и был Гаврила Принцип.
Кстати, только что приведенная выдержка — из той самой статьи, автор которой пытался опровергнуть мнение "школьных учебников" о том, что Первая мировая началась как борьба "за передел мира" и т.п. Но автор сам себя опровергает: из его статьи видно, что сербские руководители, затевая свою провокацию, явно опирались на поддержку России, с ее агрессивно-гегемонистскими устремлениями. И как тут не вспомнить, перед кем выступал в свое время генерал Скобелев...
В российских правящих кругах были мощные силы, желавшие этой войны и стремившиеся не упустить "счастливый повод" к ее развязыванию. В "Истории России и ее ближайших соседей. ХХ век" (издательство "Аванта+", 2000 г.) рассказывается о развитии событий после сербской провокации и ответного удара Австро-Венгрии: "Россия была союзницей Сербии, и 18 июля она объявила всеобщую мобилизацию. Это решение Николай II принял под давлением министра иностранных дел С.Д. Сазонова и начальника Генштаба Н.Н. Янушкевича. Первоначально царь подписал указ еще 29 июня, но в последний момент задержал его рассылку. Николай II получил телеграмму императора Вильгельма II с обещанием добиваться соглашения между Россией и Австро-Венгрией. На 19 июля Сазонов добился у царя аудиенции. Он условился с Янушкевичем, что в случае положительного решения вопроса о мобилизации позвонит ему прямо из петергофского дворца. Тот сразу отдаст приказ о мобилизации всем военным округам. "После этого, — заверил Янушкевич, — я уйду из дома, сломаю телефон, вообще сделаю так, чтобы меня уже нельзя было разыскать для новой отмены мобилизации"". Так боялись люди, чтобы война, не дай бог, не сорвалась...
Так что утверждение Солженицына о том, что война началась "безо всякой ясной причины и цели", принять трудно. Свои цели были у всех ее главных участников, в том числе и у царской России — те самые, что обозначили еще Данилевский, Достоевский, Скобелев (к ним можно добавить еще таких поздних славянофилов как Иван Аксаков, Федор Тютчев, Константин Леонтьев...). Прав был тот молодой русский агроном, дневниковая запись которого приведена в эпиграфе к данной статье. Известный русский журналист Анатолий Стреляный, из статьи которого мы эту запись позаимствовали, так прокомментировал ее: "Национальная немецкая идея (и русская...), достигнув цели, которая еще вчера казалась ей конечной, не смогла остановиться, покатилась дальше, а следующей могла быть только империя, а за империей, естественно, — мировое господство. Мы неслись навстречу друг другу".
Война, к которой Россия была не готова
Русский философ и историк Георгий Федотов, находясь в эмиграции, в середине 1920-х годов писал в статье "Революция идет": "В военном и государственном отношении Россия достигла своего зенита при Екатерине... Если окинуть взглядом войны, которые Россия вела в XIX и XX столетиях, то линия упадка обозначится с поразительной четкостью. После турецкой войны 1827-1830 годов Россия уже не знает побед. Все серьезные столкновения неизменно оканчивались для нее катастрофой. Даже турецкая война 1877-1878 годов по своим жертвам и ничтожности политических результатов воспринималась современниками как поражение..." Понятно: чем больше возрастала роль технического оснащения армии и флота, тем труднее становилось покрывать отставание России в этой области пушечным мясом. А техническое отставание страны было неразрывно связано с ее архаическим общественным устройством.
Но господа славянофилы жили, говоря словами Мандельштама, "под собою не чуя страны". Как мы видели выше, Данилевский в 1871 году считал, что "в сущности, мы все-таки гораздо сильнее их", имея в виду немцев. Еще дальше пошел Достоевский. В своем "Дневнике писателя" в апреле 1877 года раздел, посвященный только что объявленной войне с Турцией, он скромно озаглавил: "Война. Мы всех сильнее". Это было написано через 20 лет после тяжелейшего поражения в Крымской войне. В 1904 году, накануне войны с Японией, в черносотенно-патриотических кругах общества тоже царили шапкозакидательские настроения. Но и позорный разгром в этой войне ни наследникам черносотенцам, ни правящим кругам России не пошел впрок. А ведь России угрожала война с гораздо более сильным врагом.
Солженицын пишет: "...Николай II и его окружение не понимали, в какую войну, какого масштаба и безжалости они втягиваются. Помимо Столыпина, и после него П.Н. Дурново, — власти не поняли предупреждения, посланного России в 1904-1906 годах". Мнение Столыпина на этот счет мне неизвестно, а вот Дурново, бывший с октября 1905-го по апрель 1906 года министром внутренних дел России (то есть предшественником Столыпина на этом посту), действительно пытался предотвратить втягивание России в войну с Германией.
Об этом в книге "Россия. Век XX" сообщает Вадим Кожинов: "В феврале 1914 года уже была очевидна надвигавшаяся угроза войны с Германией, и П.Н. Дурново, убеждая Николая II любой ценой предотвратить эту войну, писал: "... начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги... Армия, лишившаяся... за время войны наиболее надежного кадрового состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению"".
Знал человек свой народ и с поразительной точностью предсказал, чем обернется надвигающаяся война. Но, хотя он тоже относился к правящим кругам страны, его предупреждению не вняли... А замечание Кожинова о том, что "в феврале 1914 года уже была очевидна надвигавшаяся угроза войны с Германией", как и факт обращения Дурново к царю по этому поводу, лишний раз подтверждают, что июньская того же года провокация сербов была все же не причиной, а только поводом к войне, и, значит, причины для нее были более веские: немецкий "Drang nach Osten" (натиск на Восток), российский "Drang nach Westen und Sueden" (натиск на Запад и Юг), французская жажда реванша... Что не означает неотвратимость войны: каждая из сторон, при большом желании, могла избежать участия в ней.
В последнее перед войной 20-летие (1893 — 1913) Россия переживала промышленный бум — это сказалось, через 30 лет, освобождение крестьян, сработали также реформы Витте. Страна начала преодолевать свое техническое отставание, но многого не успела, тем более что путы самодержавия никуда не делись. И никуда не делись наследнички славянофилов — черносотенцы. Как пишет последователь тех и других, русский почвенник Кожинов, они "видели грозную опасность, таящуюся в "страшном" развитии России". Они были противниками не только перемен в государственном укладе России, но и ее промышленного развития, ибо считали, что оно ведет к революции. В это стоит вникнуть: эти "патриоты" были за войну с Германией и ее союзниками, но в то же время — против экономического развития страны!
Ситуация усугублялась масштабным казнокрадством и коррупцией в российских верхах, о чем мы писали в предыдущих статьях: у одного из великих князей "в карманах уместилось несколько броненосцев", другой из-за своей продажности оставил армию без тяжелой артиллерии и т.д. В 1915 году в армии возникла острая нехватка артиллерийских снарядов. Бывало, что русские войска на десять немецких снарядов могли ответить одним. Не хватало даже ружей и ружейных патронов.
Насколько положение было отчаянным, рассказал в своей книге "Крушение империи" тогдашний председатель Думы М. Родзянко: "При поездке моей в Галицию на фронт, весной 1915 года, я был свидетелем, как иногда отбивались неприятельские атаки камнями, и даже было предположение вооружить войска топорами на длинных древках". Насчет того, что он лично был свидетелем атак, которые "отбивались камнями" (заметим: не одной атаки, а "атак"), господин Родзянко, вероятно, загнул: весьма сомнительно, чтобы он рискнул настолько приближаться к атакуемым позициям. Очевидно, кто-то ему рассказал. О попытке "вооружения пехотных рот топорами, насаженными на длинные рукоятки", известно и из других источников.
Таким образом, царский режим не только втянул Россию в тяжелейшую и ненужную войну, но оказался к ней еще и недостаточно готовым.
Кто проложил путь Революции
Во всех странах-участницах войны ее начало вызвало патриотический подъем. Господствовало представление, что война продлится несколько месяцев, и, естественно, каждая сторона видела себя победителем. Россия не была исключением. В манифесте Николая II по случаю начала войны говорилось: "В грозный час испытаний да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага". В отличие от японской войны, либеральная оппозиция, а с нею почти и вся пресса поддержали правительство. Ну, это понятно: когда дело шло об овладении проливами и единении славян, в российском обществе царил едва ли не полный консенсус. Василий Шульгин в изданной в конце 20-х годов книге "Что нам в них не нравится" так характеризовал настроения в обществе в тот момент: "Не только следа пораженческих настроений не заметно было в начале мировой войны, а наоборот — вихрь энтузиазма, патриотического энтузиазма, подхватил Россию. Печать трубила во все свои трубы: "ляжем", если не за Царя, то "за Русь"".
Но было одно "маленькое" исключение, и этим исключением было крестьянство, составлявшее около 80% населения страны и, соответственно, подавляющее большинство "серой скотинки", то есть армии. Генерал А.А. Брусилов позднее вспоминал: "Прибывшие из внутренних областей пополнения совершенно не понимали, какая это война свалилась им на голову... Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов... Но кто же такие сербы — не знал почти никто, что такое славяне — было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать — было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя". М-да, недооценивало самодержавие политработу в массах, что ему очень скоро и отольется горючими слезами...
Не буду пересказывать ход военных действий, замечу лишь, что, наряду с отдельными успехами (в основном, на австрийском направлении, где было много не слишком надежных частей из славян — чехов, словаков, украинцев и пр.), российская армия терпела тяжелые поражения. Вследствие недостатков в снабжении боеприпасами, о чем говорилось в предыдущем разделе, и ошибок командования в 1915 году произошло то, что было названо "Великим отступлением" российской армии.
Василий Шульгин в названной выше книге так характеризовал реакцию в Государственной Думе и в обществе на эти военные неудачи: "За такие отступления, измеряемые сотнями верст и отдачей целых государств (Польша, Литва, часть Малороссии), за такие катаклизмы, — расплачиваются. Национальное бедствие подняло старую волну ненависти против власти". Дело было не только в потерянных территориях, но и в огромных людских потерях. Шульгин тогда же писал в газетной статье: "Этот ужасный счет, по которому каждый выведенный из строя противник обходится в два русских, показывает, как щедро расходуется русское пушечное мясо. Один этот счет — приговор правительству. Приговор в настоящем и прошлом. Приговор над всем..."
Как и предсказывал в феврале 1914 года Дурново, центром антиправительственной критики стала Дума. Причина была в том, что революции 1905 года хватило сил только на то, чтобы вырвать у самодержавия недопарламент, или полупарламент: Дума в формировании правительства (как и ныне в России) не участвовала. Г. Федотов в статье "Революция идет" писал: "Не стоило создавать Думы, не приобщая к власти ее вождей. Оставляя за ними лишь право слова, правительство превращало Думу в "говорильню", в митинг..." Депутаты, дополняет Шульгин, вели "злобную против власти пропаганду с трибуны Государственной Думы". И далее он сообщает, что ряды ненавистников власти "не могли не усилиться теми, кто раньше всегда поддерживал власть, несмотря на все ее ошибки, но сухомлиновщины и распутинщины простить не мог".
О Распутине Федотов говорит: "Вся Россия — с ужасом или захлебываясь от удовольствия — переживала годы распутиниады. Хлыст, через царскую семью, уже командовал над Русской Церковью в ожидании того момента, когда война отдаст ему в руки государство". Старец уже распоряжался назначениями министров и даже премьер-министра. А В.А. Сухомлинов, военный министр в 1909-1915 годах, был обвинен в шпионаже в пользу Германии или, по крайней мере, в пособничестве шпионам. В числе "изменщиков" называли императрицу Александру Федоровну, немку по происхождению, и других лиц из высших кругов государства. Конечно, никакой измены не было — была некомпетентность и просто неготовность к войне такого масштаба. Но массы, особенно в годины военных поражений, так легко заглатывают слухи о заговорах и изменах...
Тон в антиправительственной пропаганде с трибуны Думы задавали лидер октябристов А.И. Гучков и лидер кадетов П.Н. Милюков. Немало поработал на этой ниве и наш знакомец Шульгин, бывший одним из руководителей группы националистов в Думе. Вообще, в Думе стали происходить вещи, ранее немыслимые. В одной из биографий Шульгина говорится, что он в 1915 году на почве оппозиции власти "сблизился с П.Н. Милюковым, М.В. Родзянко и другими "левыми", призывал "бороться с властью до тех пор, пока она не уйдёт"". В 1916 году, по сообщению Кожинова, случилось уж вовсе невероятное: "Часть "черносотенцев" и близких к ним "националистов" приняла прямое участие в разоблачении мнимого предательства Российской власти", и в числе главных "разоблачителей" оказался один из руководителей "черносотенцев" Пуришкевич!
Думская "говорильня" была не слишком опасна для режима в мирное время, но в военное, когда недовольство тяготами и потерями войны нарастало в народных массах и, главное, в армии... Надо иметь в виду, что пресса в царской России даже в военное время имела больше свободы, чем в Советской России в мирные периоды. И пламенные речи думских ораторов десятками и сотнями газет разносились во все уголки страны, включая солдатские казармы.
В августе 1915 года, ввиду тяжелых военных поражений, ряд думских фракций образовали "Прогрессивный блок", центром которого была партия кадетов во главе с Милюковым. Блок потребовал создания ответственного перед Думой правительства — "Кабинета доверия", в котором, как предполагалось, ведущие посты займут думские деятели. Это могло стать спасением для династии: если бы даже названный "Кабинет" не улучшил положение на фронте, он мог послужить неплохим громоотводом, да и пропагандистов против династии поубавилось бы. Но Николай II, конечно же, отказался дать добро: какое это будет самодержавие, если правительство станут формировать какие-то там депутаты... Шульгин, чья группа тоже входила в блок, охарактеризовал это так: "Русская власть не пожелала венчаться с Милюковым".
С этого момента, с конца лета 1915 года, страна, можно сказать, вышла на финишную прямую "беговой дорожки", ведущей к революции: недовольство охватывало все слои населения, все политические течения, вплоть, как мы видели, до части "черносотенцев".
По прошествии времени Шульгин так оценил результаты деятельности думской "говорильни": "Не скажу, чтобы вся Дума целиком желала революции; это было бы неправдой. Но даже не желая этого, мы революцию творили. Нам от этой революции не отречься, мы с ней связались, мы с ней спаялись и несём за это моральную ответственность".
Прошу читателей хорошенько запомнить это его признание. Оно нам пригодится, когда мы будем говорить о том, кого Шульгин и его единомышленники считают виновниками Русской революции.
