В войну моя бабушка подкармливала немца. Это было в 1944ом, в Киеве, вернее в том, что от него осталось. Немец был военнопленным, обычным рядовым Вермахта. Днём он разбирал завалы, а по ночам, как и другие пленные, бродил среди руин в поисках огонька, где дали бы хоть-какой то еды. Они были такие доходяги, немцы, что конвойные, в нарушение устава, отпускали их на эти ночные блуждания. Тем более, что кормить было все равно нечем.
Когда немец постучался к бабушке в первый раз, она вынесла ему картофельные очистки. Он сожрал их тут же, под дверью, как собака, сырыми. Очистки бабушка берегла детям на завтрак. Но слишком был жалким этот немец - не смогла она ему часть не отдать.
Он приходил под дверь к бабушке несколько месяцев. Объяснялся знаками. Прятал в лохмотьях огрызок карандаша и рисовал им смешные рисунки. Починил - он был до войны часовщик - сломанные часы.
Потом немцев согнали в теплушки и увезли. Примерно в то же время произошло знаковое для послеокупационного Киева событие: на том месте, где сейчас Майдан Незалежности (тогда это были похожие на разбитый гуннами Рим руины) вешали немцев. Это были офицеры СС и РОА. Поглазеть собрался весь город, тем более, что смотреть приводили организованно: воинскими частями, школами и трудовыми коллективами. Маме было одиннадцать и ее класс посчитали достаточно взрослым, чтобы вести на публичную казнь.
Мероприятие было омрачено разгильдяйством: из двенадцати повешенных трое оборвались и их вешали заново. А одного уронили, не переломав шею, и он долго дрыгался в петле. Каждый раз, когда немец, падая с эшафота, обрывался, толпа затихала, потом по ней проносилось разочарованное "Ууууууу", а когда упавшего вытаскивали из под эшафота, люди начинали хохотать.
Маму это "Ууууууу" так испугало, что она заплакала, а когда учительница шикнула на неё - чего, мол, плачешь за фрицев - с маленькой мамой случилась истерика. Моей дочке сейчас чуть меньше, чем было тогда ей. Я пишу и представляю падающих и обрывающихся немцев, многоликую, но единую в своей ненависти толпу, и учительницу, приводящую ревущую девочку домой, чтобы с пристрастием допросить родителей об источнике симпатий ребёнка к фашистам.
Немец, которого бабушка подкармливала, выжил и в начале 60ых написал из Западного Берлина в Киев. Он благодарил за спасённую жизнь и звал в гости. Письмо оканчивалось смешным рисунком. Бабушка оставила его без ответа, опасаясь, как бы чего из такой переписки не вышло.
Мама - ей 84 года - говорит, что ей до сих пор снятся повешенные на Крещатике. Иногда во сне дрыгается болтающийся в петле. А иногда ее саму ведут через толпу, чтобы повесить.
Все они (мы?) - и мама, и бабушка, и пленный немец, и школьник из Нового Уренгоя и миллионы погибших и пропавших и искалеченных - невинные жертвы объятой ненавистью толпы, которая, когда ее разочаровывают в обещанной крови, выдыхает это страшное "Уууууу".
! Орфография и стилистика автора сохранены
