Детство я провел в прекрасном солнечном поселке Джубга, где плескалось Черное море и жизнь казалась бесконечной. Утро в доме моей прабабушки, Анны Михайловны Люлькиной, начиналось с похода в огород. Ступая босиком по острым и неуклюжим комьям земли, я пробирался к клубнике и срывал ягоды, спелые и не очень. Прабабушка же частенько ходила с утра на джубгский рынок, и потому к моему пробуждению на столике у кровати лежали персики, виноград и арбузы. Я был любимым, очень любимым ребенком.
Бывало и так, что мы ходили на рынок с ней вместе. Сначала аккуратно огибали опасный поворот на трассе, а потом шагали вдоль трассы по извилистым улочкам, мимо площади, где вечно бибикал и чадил автовокзал. Напротив автовокзала всегда была стихийная парковка, где аборигены и отдыхающие стояли на солнце, лениво опираясь на свои авто и убивая время разговорами. Машины эти были совсем советские, чаще всего "Лады", и если водитель был местным армянином, то машина была вся в побрякушках и безделушках. На лобовом же или заднем стекле любитель украшений часто выставлял портретик Сталина. Я запомнил эти бумажки: черно-белые, с усатым человеком в военной фуражке и нагловатой улыбкой на губах. Иногда для пущей красоты портреты слегка подрисовывались шариковой ручкой или фломастером, и тогда фуражка становилась желтой, а зрачки глаз синими.
Мы с прабабушкой никогда не проходили мимо. Она обязательно подходила к такой машине и, прикасаясь к стеклу, крутила Сталину дулю: "вот тебе, вот тебе, сволочь". Ошалев от такой бесцеремонности, одни водители молчали, а другие начинали возмущаться, по-кавказски вскидывая руки в страстных жестах. Прабабушка же, исполнив свой ритуал, удалялась вместе со мной, демонстративно не замечая окружающих. Порой мы встречали такие автомобили просто припаркованными вдоль дороги, но их ждала та же участь.
В ее огромном дворе, разделенном аллеями и огородами, постоянно жили отдыхающие, снимавшие летние домики. Прабабушка никогда не стеснялась политических разговоров, а джубгских милиционеров называла мильтонами. Помню, как совсем маленький мальчик все говорил родителям, мол, надо бы в милицию сообщить об оскорблениях. Такой малыш, а уже был государственником! Шло начало восьмидесятых.
По вечерам курортный дворовой народ стекался в центр усадьбы. Под виноградниками, растянутыми над двором на железных трубах, стоял большой стол. На нем играли в карты и лото, пили вино и развлекались рассказами и анекдотами. Я сидел вместе со всеми, гордясь принадлежностью ко взрослой компании и пытаясь уловить суть разговоров. Из них-то я и узнал, почему прабабушка ненавидела Сталина. Оказалось, что моего прадедушку звали Прокофий Васильевич Люлькин, и он в поселке был человеком заметным, потому что был врачом. После войны на него положила глаз барышня из соседнего двора, но заводить с ней шашни прадед не стал. И тогда барышня настучала в НКВД, что во время оккупации Прокофий Васильевич делал уколы немцам.
Ясное дело, прадеда увели под белы руки и закрыли в тюрьме Армавира. Через полгодика разобрались и отпустили, но было уже поздно. В тюрьме от постоянного холода он получил болезнь легких и, вернувшись домой, прожил недолго. Помню и прабабушкины рассказы о том, как на прогулках его били охранники с криками "ниже голову, враг народа!". С тех пор я не люблю охранников, какого бы засола и цвета они ни были.
Все мы из детства, и мое было морским и соленым. Детство, из которого я вынес в жизнь огромную любовь, синие волны, виноград, клубнику и то, что Сталин – сволочь. Если так говорила Анна Михайловна Люлькина, значит, так оно и есть до самого конца.
! Орфография и стилистика автора сохранены
