Невысокого роста и с виду не очень силён,
с уязвлённой душой — что выбешивало вороньё.
Благородство, честь, совесть — слова из ушедших времён…
Антихрупкости не было. Он и не знал про неё.
Он не думал про спектр возможностей или успех —
просто жил как дышал, то есть сердцу привык доверять.
Тридцать первого он выходил подставляться за всех,
словно только ему в жизни нечего было терять.
Голодовки, шизо и подвала сырая стена,
и свобода сжигать каждый раз за собой корабли,
и кирзовый сапог, под которым хрустела спина…
Столько лет убивали его, а сломать не смогли.
Он идёт между звёзд, вдоль заоблачной синей гряды,
прижимая к груди беспородную кошку свою,
и Небесная сотня на миг размыкает ряды,
чтобы он — как апостол — навеки остался в строю.
Где ж наш пепел клааса, шарли и все эти "я/мы"?
Всё ещё сомневаемся в том, что прикажут стрелять,
и в процессе строительства внутренней — мнимой — тюрьмы
продолжаем таиться и списки имён составлять.
В обречённой когорте осталось всего ничего —
с кем нельзя сторговаться, купить или взять на слабо.
Он не умер — убили-с. За правду убили его.
За права человека. За вашу и нашу свобо…
! Орфография и стилистика автора сохранены
