Начало кризиса современного Китая, как и России, можно датировать 2008 годом. Оба кризиса оказались очень близки при всей непохожести самих систем: российская модель развития (и выстроенная под нее структура власти и управления) была ориентирована на экспорт продукции низкого передела — сырья, проще говоря. Модель Китая была тоже экспортной, но ориентированной на вывоз продукции с более высокой добавленной стоимостью — то есть, промышленной продукции.
Стоит отметить, что китайская продукция до сих пор считается эталоном "не-качества", хотя ситуация сейчас уже очень сильно отличается от той, которая была ранее. Объяснение очевидное: Китай вполне сознательно экспортировал максимально дешевую продукцию, захватывая рынки и ставя покупателя перед классической дилеммой: дорогой и качественный товар или не очень качественный, но дешевый. Дорогой и качественный товар для китайской экономики был почти недоступен — не было соответствующих технологий. Поэтому и был выбран путь экстенсивного развития. Отсюда, кстати, и проект "Великого шелкового пути", и экспансия в Африку — рынок ёмкий, но на грани платежеспособности, отчего именно китайская стратегия "некачественно, но недорого" пришлась там ко двору.
Психологическую войну за потребителя китайцы выиграли. Там, где качество является критическим параметром, покупали не-китайское. В остальных случаях Китай был почти вне конкуренции. В итоге недорогая промышленная продукция китайского производства стала доминировать. Знакомый, приехавший во второй половине нулевых из Японии, рассказывал, что невозможно найти флешку японского производства — их стало просто невыгодно производить.
Слабое место такой стратегии заключается в необходимости поддерживать максимальный объем продаж. Падение объемов "съедало" маржу высоким уровнем постоянных затрат. Падение рынков в 2008 поставило Китай перед фактом необходимости срочной трансформации модели развития, так как упавшие объемы экспорта сделали всю китайскую экономику убыточной. Ответ был очевиден: развитие внутреннего рынка. Это было названо стратегией строительства общества среднего достатка, однако у нее тоже было свое крайне слабое место: построить платежеспособный внутренний рынок в короткие сроки можно было только в долг. В отличие от путинской России, опухшей от дармовых нефтяных и газовых доходов середины нулевых, собственного внутреннего свободного ресурса у Китая не было.
Китайская стратегия "общества среднего достатка" могла быть реализована в России — как раз на базе сумасшедших легких денег. Но Путин с дружками психологически не был готов делиться доходами с народом и банально прожрал и спустил их в никуда. Вор всегда остается вором, даже если он надел пиджак и сел в кресло. Убогий рэкетир относится к стране, как к большому колхозному рынку, с которого он собирал дань в начале трудовой карьеры. Психологически для него не изменилось ничего.
Но мы о Китае. Китайская стратегия "общества среднего достатка" в тех конкретных условиях, в которых она реализовывалась (то есть, в долг) имела свои собственные красные черты: экономика должна была расти выше процентной ставки, чтобы обеспечивать не только обслуживание этого долга, но и иметь возможность его отдать. Критической чертой был рост экономики в 6-7 процентов, ниже этого начиналась зона турбулентности. Малейший кризис мог запустить целую цепь негативных последствий.
Стресс-тест, который провели финансовые власти Китая буквально перед ковидной пандемией, показал, что нижней границей является рост экономики в 4 процента — ниже этого уровня банковская система начинает схлопываться без экстраординарных мер, которые по сути, лишь отложат более полный коллапс.
Подытоживая — стратегия строительства "общества среднего достатка" была теоретически реализуемой, но практически это требовало ювелирной работы всей управленческой системы и минимизацию любых кризисов, как внутренних, так и внешних.
Внутренние кризисы между тем стали неизбежными, так как бурный рост благосостояния китайцев, впервые в своей истории "наевшихся от пуза" привел к хронической проблеме Китая, с которой он сталкивался всегда и которую ни разу не смог преодолеть: неравномерное развитие побережья и "глубинки". Рост благосостояния на побережье опережает такой же показатель в континентальном Китае более чем в два раза, и, как всегда бывает у динамических процессов, разрыв растет. Это приводит к социальному расслоению, неравенству и росту социальной напряженности. Тот самый внутренний фактор, который критически угрожает устойчивости развития модели, и без того висящей на волоске.
Именно поэтому после Ху Цзиньтао лидером КПК становится Си Цзиньпин, в задачу которого входило создание механизма разрешения этого чрезвычайно опасного противоречия. (В скобках сразу могу отметить, что третий срок Си Цзиньпина — это самое верное свидетельство того, что Си Цзиньпин решение задачи провалил. Если ты не способен решить проблему за отпущенный тебе полный срок — ты не решишь ее никогда. Просто потому, что выбранный тобой метод решения не работает, да и ты не слишком пригоден для решения такой задачи. Но власть — такая штука, которую невозможно оставить, особенно если ты полный лузер. Ну, мы на примере Путина это прекрасно видим — никаких отклонений).
Решение Си Цзиньпина — дополнить стратегию "общества среднего достатка" стратегией строительства системы "социального кредита". То, что мы сегодня называем "цифровым концлагерем".
Я не китаист, поэтому мне сложно оценить соответствие цифрового концлагеря традиционным и ментальным особенностям китайского общества, которое внешнему наблюдателю очень сильно напоминает муравейник с его жесткой стратификацией. Однако как бы ни вписывался электронный концлагерь в менталитет китайцев, перегнуть палку можно и здесь. Проблема вот в чем: конфуцианство, как философия, держится за две базовые "скрепы": абсолютизация государственной власти и такая же абсолютизация семейных ценностей. Легизм, как следствие этой философии, подразумевает беспрекословное подчинение всем установкам государственной власти, но неизбежные перекосы и противоречия, возникающие при этом, разрешаются на уровне семейных ценностей, куда государство даже не пыталось проникнуть.
Существует устойчивая конструкция: семья решает обычные (от слова "обычай") и неформальные проблемы, государство действует в формальном поле. Здесь и кроется проблема "цифрового концлагеря" - он строго индивидуален, он разрушает семью, как базовую ценность китайской ментальности. Социальный кредит означает простую вещь — каждый за себя. И против всех. Ты можешь продвигаться по социальной лестнице только самостоятельно, так как любой твой шаг теперь просвечивается насквозь и введен в легальное формализованное поле, которое дополнено алгоритмами ИИ. В такой конструкции нет семьи.
Но в том и проблема, что система "семья-государство" в рамках традиционной философии является комплементарной парой. Разрушая одно, ты подрываешь другое. Фактически электронный концлагерь приводит к десакрализации власти, её делегитимизации и подчинении формальным требованиям исключительно на страхе насилия.
Насилие же — штука специфическая. На низких уровнях оно не слишком эффективно, а вот высокие уровни террора приводят либо к необратимым изменениям в психике, либо к очевидному отпору. И то, и другое — совсем не айс. Править полутора миллиардами клинических идиотов — удовольствие совсем так себе. А если ты дополнительно получаешь неструктурированное сопротивление (пускай и в неорганизованной форме) — то управление превращается в неразрешимую задачу с огромным количеством переменных, что заведомо приводит буквально к взрывному росту управленческой энтропии и падению КПД управления как такового. Снова тупик: вы пытаетесь как минимум удержать управление на каком-то уровне, а еще лучше — увеличить его производительность, а на выходе получаете прямо противоположный результат.
Итог десяти лет Си Цзиньпина налицо — Китай вошел в зону турбулентности и почти вплотную приблизился к красной черте, за которой долговой кризис уже неразрешим. А совокупный долг Китая еще до пандемии превысил американский в два раза и составил порядка 40 триллионов долларов или 300 процентов ВВП (и это только по официальным данным). Не совсем официально предполагается, что общий долг Китая (долги домохозяйств, корпоративный долг и государственный долг) превысил в 2019 году 60 трлн долларов.
Мы гадаем: почему именно в Китае вспыхнула пандемия и почему именно Китай до сих пор проводит жесточайшую политику "нулевой терпимости" к заболеванию. Ответ выглядит довольно прозрачно: крах политики Си Цзиньпина внутри страны вынудил его буквально "пробивать" стратегию строительства "социального кредита", как метода управления, через острейший кризис.
Сам факт вынужденности прибегать к подобным методам говорит о неспособности (или невозможности) реализации стратегии менее травматичным образом.
Проще говоря: Си Цзиньпин оказался банальным лузером. Человеком, который не смог. Бывает. В конце концов, не ошибается тот, кто ничего не делает. Но у поражения есть и свои следствия. Группа Си Цзиньпина в случае утраты им власти неизбежно должна была ответить за провал политики. И речь идет уже не об обычной аппаратной грызне, а о целенаправленном "выпиливании" всей этой группы из внутренней китайской политики и экономики. Правила суровы — проигравший платит за всё.
Именно поэтому ключевой задачей Си Цзиньпина в последние годы стала задача захвата власти, так как заложенная Дэн Сяопином новая традиция преемственности власти делала ответственность Си Цзиньпина и его группы (или клики — после 20 съезда узурпаторы превратились в клику и семантически, и фактически) неизбежной. Логично, что Си Цзиньпин пошел на государственный переворот, так как вариантов у него попросту не оставалось.
Что теперь? Теперь логика Си Цзиньпина полностью начинает соответствовать логике Путина — удержание власти любой ценой. И все остальные задачи постепенно, но достаточно быстро станут вторичными. А раз так — то развитие страны теперь становится менее приоритетной задачей, теперь есть только одна логика — логика удержания захваченной власти. Через внутренний террор и неизбежную внешнюю агрессию. На фоне критических проблем в экономике.
Где-то я это уже видел.
! Орфография и стилистика автора сохранены